*129 -й свиток*
Ссылка на оригинал:
http://www.fanfiction.net/s/6434863/1/everlastingРазрешение на перевод: разрешение получено
Ты везде и нигде,
То ты есть, а то нет.
Как ветер.читать дальшеПервый:
Их улыбки мимолетны, но они есть, и это невыносимо, потому что его улыбка впивается в лицо иголками, будто пришита неловкими стежками. Он надеется, что эта боль не отражается в глазах, но когда ловит ее взгляд, то видит печаль. Ее ли это тоска? Или его?
Он не знает, больше не уверен. Потому что в ее темных глазах всегда отражается его душа, рассказывая ему даже больше, чем ему нужно знать.
А потом она уходит. Слишком рано. Рассеивается, как прах, как останки мертвеца, бесполезно скользя и кружась в воздухе, прежде чем исчезнуть совсем, унесенная ветром.
Он не может ее почувствовать.
Но последние пылинки еще льнут к коже, свежей водой омывая обнаженную душу, стискивая опустошенное сердце.
Второй:
Каждый раз, когда он смотрит на свою комнату, безразличный шкаф, окно, крыши домов за ним, – ему кажется, что он мельком видит темную фигуру, скользящую по самой грани видимости. Он моргает, трет глаза и думает, что это галлюцинация.
Там нет никого.
Он даже не осознает, что затаил дыхание, – только когда из груди вырывается долгий, утомленный вздох. Тогда он разворачивается на каблуках и уходит, а тающее предвкушение преследует его тень.
Третий:
Сегодня ветер особенно силен. Он заставляет его сутулить плечи и вздрагивать, когда буря разрастается. Невольно вскинув глаза к небу, он видит в нем лишь набухшие, сбившиеся в кучу облака, огромные и мрачные.
Он переходит на бег, и, когда начинается ливень, рыжая челка хлещет по лицу.
Тяжелые капли обрушиваются на город, на дома, на плечи, пронзительно барабанят в ушах. И вот он уже промок насквозь, одежда липнет к коже, напоминая о каком-то очень далеком месте, где небо всегда серое, а дождь идет бесконечно, и где он стоит в одиночестве под этим дождем.
Ждет, когда проблеск света позолотит небосвод, ждет, когда что-нибудь, кто-нибудь, хоть кто-нибудь прекратит этот потоп.
Дождь оглушает.
Четвертый:
Все еще ветрено. Порой ветер приносит запах ностальгии, а иногда от него разит тем, что он хотел бы забыть, но неотвратимо помнит.
Когда ветер поднимает пыль, он вспоминает о ней. Силуэт ее хрупкого тела, мельчайшие детали фигуры, когда она исчезала из поля его зрения. Невысказанные признания и тихая скорбь в вихре пепла – последнее, что осталось ему от нее, что-то, что он должен навсегда спрятать в глубинах своей памяти.
Но двум сломанным душам не хватит одного гроба.
Пятый:
Сперва он не хотел считать. Но в конце концов считает.
Цифры на доске, числа, о которых бормочет учитель, – они ничего не значат.
Они ничто по сравнению с бесчисленными ударами сердца. Ничто по сравнению с минутами, часами, днями, месяцами без нее.
Он смотрит на свои пальцы, как завороженный. Уже пять.
Он думает, что уже скоро будет шесть. В душе он знает, что так и будет. Но все равно отказывается верить, и понимает, что хочет слишком многого.
Шестой:
Привыкнуть к новой жизни было сложно, но он старается. На его лице – то безразличие, то скука. Он идет в школу, и в каждом шаге – забытое эхо другой его сущности, другой жизни – черной одежды, и невесомого шага, и огромного меча за плечами вместо книг…
И темноволосой девушки рядом. Вместо Кейго и Мизуиро.
Седьмой:
Понятно, что надо прислушиваться к тому, что говорит учитель, но его мысли в последнее время постоянно где-то блуждают, и он ничего не может с этим поделать. Слишком многое надо обдумать.
Ему хотелось бы знать, все ли у нее в порядке. Дали ли ей повышение? Счастлива ли она? Чем занимается?
Ему хотелось бы знать, скучает ли она по нему так же, как он – по ней.
Восьмой:
Какой странно застывший воздух. Все так безмятежно, что кажется неподвижным. Тихо, как в могиле.
И это очень странно – ничего не чувствовать, кроме полного спокойствия, не воспринимать ничего, кроме присутствия живых.
Иногда он прищуривается, пытаясь разглядеть то, чего нет – трещины в небе? Чудовищ в миле отсюда, охотящихся за душами людей?
Зловещие тени удлиняются с сумерками, будто саваном, укрывая город жуткой чернотой, и стремительно уступают место ночи.
А он переводит взгляд на окно, ожидая, что с небес вот-вот сойдет знакомая фигура, и черные волосы и одежды будут развеваться на ветру.
Но там никого нет.
Девятый:
Его сестры становятся сильнее и красивее с каждым днем, и он должен гордиться ими. Ишшин не перестает расточать им похвалы, любовь и восхищение, а Карин кидает на отца возмущенные взгляды, крайне недовольная таким преувеличенным проявлением чувств.
Ичиго улыбается, и только когда Юзу просит его передать соевый соус, он выходит из задумчивости и моргает, понимая, что улыбается не им, а каким-то своим далеким воспоминаниям.
Уголки его губ опускаются. Пальцы дрожат.
Десятый:
Голос звучит хрипло, откуда-то издалека – нерешительный и ненужный – и наконец озвучивает вопрос, такой же неуверенный, как его сердце, пульсирующее от боли, с тревогой ждущее нового поворота и ответов, и…
Ишида и Иноуе отводят глаза. Нехотя: «Нет, Куросаки. Кучики-сан не появлялась… совсем».
Не надо было спрашивать.
Он и так знал.
Одиннадцатый:
Мандариновые облака лениво проплывают в вышине, и солнце зависло между ними и никак не может достичь горизонта.
Он размышляет о будущем. Но все, что видит сейчас, – бесконечное небо над головой, слишком огромное, чтобы объять его взглядом, слишком обширное, чтобы утонуть в нем.
В чем состоит его предназначение в этом мире?
Защищать…
Он больше не уверен.
Двенадцатый:
Его комната не слишком большая, она обычного, если не идеального, размера, но сейчас кажется слишком пустой, слишком большой для него одного. Когда он падает на кровать, незаметно подкравшееся одиночество душит его.
Тиканье часов отвратительно.
Он даже начинает скучать по гадкому, визгливому голосу Кона.
Он смотрит в другой конец своей комнаты.
Больше всего он скучает по звуку открывающейся дверцы шкафа.
Тринадцатый:
Юзу просовывает голову в комнату, ее карие глаза сияют от радости.
– Братик, хочешь, я что-нибудь тебе куплю? Мы с Карин-чан идем за покупками.
Приподняв бровь, он смотрит на нее из-за края книги, которую читал. Пожимает плечами и снова погружается в чтение. Прежде, чем Юзу ворвется в комнату и заберет у него книгу, беспечно отвечает: «Клубничный сок».
Если сестра и смущена, он не замечает этого. Она говорит «хорошо» и тихо уходит.
Четырнадцатый:
Он решает поменять что-нибудь в комнате. Придвигает кровать ближе к окну, сам не зная зачем. Чего он ждет? Что кто-то войдет в окно и свалится на него?
Он все переставляет.
А когда подходит к шкафу, его сердце начинает бешено колотиться. Каждый шаг кажется вечностью. Дойдя до него, он берется за створку – так крепко, что костяшки пальцев белеют – и отодвигает ее, пожалуй, слишком резко.
Там никого. Естественно.
Когда он снова закрывает шкаф, дверь издает душераздирающий звук, почти вскрик. Это не стук слишком резко закрытой дверцы – так резко, что она трескается…
Это звук, исходящий откуда-то из глубины его души, яростно требующей чего-то и пытающейся вырваться на свободу из грудной клетки, в которую заключена.
Пятнадцатый:
Кажется, все живут дальше. Его друзья очень серьезно относятся к школьным занятиям и своему будущему – поступлению в университет и возможной карьере. Они изменились, и он знает, что должен радоваться за них. Но даже если он улыбается, это больше не кажется нормальным.
Всякий раз, как он видит их и улыбается им, машет рукой, проходя мимо, – он видит их прежние лица: самоуверенную усмешку Ишиды, игривый смех Иноуэ, молчаливый кивок Чада, и их детский секрет о героических достижениях, о том, как они уничтожали монстров и защищали город.
Он моргает, и эти лица на время исчезают. Но в глаза лезут неясные тени, все время скрывая настоящее от взгляда.
И где-то там, на темном фоне его сознания начертана фигура, которая никуда не исчезает, которая всегда там, неизменно белая, снежно-белая.
Всегда так близко и все же слишком далеко. Недосягаемо.
Шестнадцатый:
Такова его жизнь. Никаких кровопролитий. Никаких войн. Никаких чудовищ. Никакой черной одежды. Никаких мечей. Он – обычный семнадцатилетний парень, который скоро поступит в колледж, у которого две потрясающие сестры и придурковатый отец.
Хорошая жизнь. Обыкновенная. Такая, какой должна была быть с самого начала.
Разве не этого ему всегда хотелось? Мирная жизнь. Безмятежные дни. Тихий город. Экзамены, за которые волнуешься, оценки, которые надо заработать.
Он поднимает руки, внимательно смотрит, как пальцы охватывают что-то – рукоять меча? Он разглядывает свое отражение в зеркале: рыжие волосы, скучающее лицо, хорошо очерченная фигура. Парень в зеркале напоминает ему кого-то из другой истории: кого-то подвижного, с решительными глазами, дышащего, целеустремленного и живого.
Он трогает зеркало. И вместо того, чтобы его точная копия раскололась на куски, крошится он сам, распадается на осколки того, кем он должен быть.
Кем?
Семнадцатый:
Куросаки Ичиго. Семнадцать лет.
Цвет волос: рыжий. Цвет глаз: карий. Род занятий: ученик старшей школы.
Не видит призраков.
Прошло семнадцать месяцев.
Он рассеянно крутит в руках значок с черепом, не прислушиваясь к тому, что повторяет и повторяет учитель у доски.
Когда-то эта штука значила очень много – была знаком союза, знаком его роли, знаком того, кем он был. Он получил ее за то, что сделал, за тех, кого спас и кого мог защищать с ее помощью.
Когда-то этот значок был таким тяжелым, заключая в себе возможности, гордость и цель, наполняя грудь решимостью, словно весь мир лежал в его в ладонях. Но теперь он стал совсем легким. Лишенный всего. Он наполняет его ядом никчемности. Душит.
Это напоминание о другой части истории, о жизни, что ускользает из его рук, постепенно теряя свою связь с ним.
И это напоминание о той, с кем он когда-то был связан.
Он чувствует, как их переплетенные узы медленно распадаются, развязываются… и неважно, как сильно он хочет остановить это.
Он хочет сохранить веру в нее. Возможно, она занята, она ведь больше не несет ответственность за Каракуру, но почему…
Наверное, так лучше для них обоих. Так они смогут жить дальше. Иначе и не могло быть… или могло? Иного выбора не было.
Со вздохом он кладет значок обратно в сумку, надеясь, что эту ядовитую пелену можно спрятать в кармане под «молнией».
Почему же так трудно жить дальше? Что ему сделать, чтобы суметь шагнуть вперед?
«…тебе не одиноко?»
Ичиго невозмутим.
Может ли ложь начисто стереть существование чего-либо?
«Ничего подобного».
От слов во рту горчит.
Он отворачивается от приятеля и идет прочь, пытаясь сделать вдох, а в горле стоит комок. Кейго молчит, и Ичиго благодарен ему за это. Все в порядке.
Он начинает привыкать к этому, по крайней мере, хочет думать, что начинает. Он привыкает ничего не видеть, ничего не чувствовать, улыбаться без причины.
Порыв ветра проносится мимо. Воздух приходит в движение. Что-то меняется. Окружающее колеблется и тает.
И он видит девушку.
Он всегда ее видит.
Он не может видеть призраков. Не может видеть духов, Пустых и богов смерти.
Но он все еще видит призраков прошлого.
Всегда видел.
И он знает, что их руки держат его, хватают за плечи, оставляя раны, что сочатся прозрачной кровью. Размазывают по пальцам алые пятна, рисуют темно-красные стежки зашитой жажды.
Рукия.
Она все еще преследует его.